Неточные совпадения
Знаешь ли ты, Алеша, что я застал Наталью Николаевну среди таких страданий, что понятно,
в какой
ад ты обратил для нее эти четыре дня, которые, напротив, должны бы быть лучшими днями ее
жизни.
Мрачная это была история, одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом,
в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения
жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного
ада бессмысленной и ненормальной
жизни…
«Мила еще, видно, и исполнена таинственных страхов
жизнь для этих людей, а я уж
в суеверы не гожусь, чертей и
ада не страшусь и с удовольствием теперь попал бы под нож какому-нибудь дорожному удальцу, чтоб избавиться, наконец, от этих адских мук», — подумал он и на последней мысли окончательно заснул.
— Потому что-с, — объяснил он, — нам надо всю
жизнь плутовать, а то откедова же добудешь? Извольте-ка вы рассудить: с мужика барин берет, царь берет, всякий что ни на есть чиновник берет, а ведь у нас только две руки на работу, как и у других прочих; за неволю плутуешь, и иди потом за то
в ад кромешный.
Прилив средств и необходимость деловых сношений с «академией» совершенно нарушали всю программу нашей
жизни, хотя мы и давали каждый день
в одиночку и сообща самые торжественные клятвы, что это последняя «ошибка» и ничего подобного не повторится. Но эти добрые намерения принадлежали, очевидно, к тем, которыми вымощен
ад.
«Когда печаль слезой невольной
Промчится по глазам твоим,
Мне видеть и понять не больно,
Что ты несчастлива с другим.
* * *
Незримый червь незримо гложет
Жизнь беззащитную твою,
И что ж? я рад, — что он не может
Тебя любить, как я люблю.
* * *
Но если счастие случайно
Блеснет
в лучах твоих очей,
Тогда я мучусь горько, тайно,
И целый
ад в груди моей».
Таким образом,
в душе Боброва чередовалась тоска по Нине, по нервному пожатию ее всегда горячих рук, с отвращением к скуке и манерности ее семьи. Бывали минуты, когда он уже совершенно готовился сделать ей предложение. Тогда его не остановило бы даже сознание, что она, с ее кокетством дурного тона и душевной пустотой, устроит из семейной
жизни ад, что он и она думают и говорят на разных языках. Но он не решался и молчал.
— Вы не
жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И
в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не
в огне, а
в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений…
Василиса Перегриновна. Вот все-то так со мной. Моченьки моей нету! Все сердце изболело. Мученица я на этом свете. (Срывает с сердцем цветок и обрывает с него лепестки). Кажется, кабы моя власть, вот так бы вас всех! Так бы вас всех! Так бы вас всех! Погоди ж ты, мальчишка! Уж я тебя поймаю! Кипит мое сердце, кипит, ключом кипит. А вот теперь иди, улыбайся перед барыней, точно дура какая! Эка
жизнь! эка
жизнь! Грешники так
в аду не мучаются, как я
в этом доме мучаюсь. (Уходит).
А мы были два ненавидящих друг друга колодника, связанных одной цепью, отравляющие
жизнь друг другу и старающиеся не видать этого. Я еще не знал тогда, что 0,99 супружеств живут
в таком же
аду, как и я жил, и что это не может быть иначе. Тогда я еще не знал этого ни про других ни про себя.
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду с этой госпожой ездит
в коляске, что она является то
в одном дорогом платье, то
в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так что
в этом даже отношении я не могла соперничать с ней, потому что муж мне все говорил, что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала
ад из
жизни, что он не выдержал и сам уехал от меня.
Муаррон. Уважаемый и предрагоценный мой учитель, вы думаете, что я пришел просить прощения. Нет. Я явился, чтобы успокоить вас: не позже полночи я повешусь у вас под окнами вследствие того, что
жизнь моя продолжаться не может. Вот веревка. (Вынимает из кармана веревку.) И вот записка: «Я ухожу
в ад».
А он подпрыгивает, заглядывая
в лицо моё побелевшими глазами, бородёнка у него трясётся, левую руку за пазуху спрятал, и всё оглядывается, словно ждёт, что смерть из-за куста схватит за руку его, да и метнёт во
ад. Вокруг —
жизнь кипит: земля покрыта изумрудной пеной трав, невидимые жаворонки поют, и всё растёт к солнцу
в разноцветных ярких криках радости.
Дульчин (схватясь за голову). Были
в моей
жизни минуты, когда я был гадок сам себе, но такого отчаяния, такого
аду я еще не испытывал; знал я за собой слабости, проступки, оплакивал их, хоть и без пользы… а уж это ведь преступление! Ведь я… ведь я — убийца! (Останавливается перед портретом Юлии.)
Сверх, своей религии тяготения, которою он был совершенно доволен, он упорно не хотел суда на том свете и язвительно смеялся над людьми, верившими
в ад, — хотя против бессмертия души он не только ничего не имел, но говорил, что оно крайне нужно для
жизни.
Бывало, только восемь бьет часов,
По мостовой валит народ ученый.
Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
Кто
в грязной луже, Вакхом упоенный;
Но все равно задумчивы, без слов
Текут… Пришли, шумят… Профессор длинный
Напрасно входит, кланяется чинно, —
Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;
Уходит, — втрое хуже. Сущий
ад!..
По сердцу Сашке
жизнь была такая,
И этот
ад считал он лучше рая.
И
в нашей глухой
жизни есть своя гордость и свое счастье!» Каким
адом зависти и отчаяния веют эти несправедливые попреки, — неизвестно кому и за что!..
Вот видишь, это дело важно:
в свете
Смеюсь над этим сам…
А
в сердце целый
ад… так знай:
в твоем ответе
Жизнь или смерть обоим нам.
Я был
в отлучке долго… слух промчался,
Что Звездич
в Нину был влюблен.
Он каждый день сюда являлся,
Но для кого? свет часто ошибался,
Его сужденья не закон;
Вчера здесь слышали признанья, объясненья,
Вы обе были тут; с которой же из вас!
Я должен знать сейчас,
О, если не с тобой — то нет ему спасенья!..
Послушай, я забылся сном
Вчера
в темнице. Слышу вдруг
Я приближающийся звук,
Знакомый, милый разговор,
И будто вижу ясный взор…
И, пробудясь во тьме, скорей
Ищу тех звуков, тех очей…
Увы! они
в груди моей!
Они на сердце, как печать,
Чтоб я не смел их забывать,
И жгут его, и вновь живят…
Они мой рай, они мой
ад!
Для вспоминания об них
Жизнь — ничего, а вечность — миг!
У них
в жизни был свой особенный враг, которого не знали мужчины, — печка, вечно голодная, вечно вопрошающая своей открытой пастью маленькая печка, более страшная, чем все раскаленные печи
ада.
Наша мысль, хорошая или дурная, отправляет нас
в рай или
в ад не на небе и не под землей, а
в этой
жизни.
Делай то, чего хочет от тебя твое тело: добивайся славы, почестей, богатства, и
жизнь твоя будет
адом. Делай то, что хочет от тебя дух, живущий
в тебе: добивайся смирения, милосердия, любви, и тебе не нужно будет никакого рая. Рай будет
в душе твоей.
Ибо хотя «князь мира сего» посрамлен, и власть его надломлена, но он еще владеет миром; «ветхий
Адам»
в недрах своего существа уже замещен «новым», но он еще живет
в нас; смерть, «последний враг», уже побеждена светом Христова Воскресения, но она по-прежнему еще косит жатву
жизни; тварь все еще стенает, ожидая своего избавления, и весь мир томится и страждет от смешения и противоборства добра и зла.
И воскресение, и Страшный суд распространяются на все человечество, как знавшее, так и не знавшее Христа
в земной
жизни (здесь тайна проповеди во
аде — ср. 1 Петр.
В искуплении таинственно восстановлена истинная брачность
жизни, — недаром первое чудо, столь таинственное и трепетное, сотворено было на браке
в Кане Галилейской; искуплен не только ветхий
Адам, но и ветхая Ева,
Адам и Ева, как супружеская чета, повинная
в общем грехопадении, растлении брака [Мысль об искуплении Евы вместе с Адамом с особенной ясностью выступает
в иконографическом изображении Воскресения Христова и Его сошествия во
ад, где Спасителя встречают, приемля радостную весть искупления,
Адам вместе с Евой; та же мысль находит многоразличное подтверждение и
в православной литургике.].
Для такого отравленного бытия, не имеющего
в себе положительной силы бессмертия,
жизни вечной
в Боге, пассивное бессмертие, т. е. простое отсутствие смерти, было бы величайшим бедствием,
адом на земле.
Господь не «уснул» только, как Лазарь (или дочь Иаира), но Он до конца вкусил смерть, сошел во
ад, прошел все грани загробной
жизни в тридневное свое пребывание
в недрах земли.
Ева не создается новым творческим актом, как
Адам; ее изведением не нарушается субботний покой, которым почил Бог после творения мира и человека;
в нее не было особо вдохнуто Богом дыхание
жизни, ранее сообщенное Адаму.
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного грехом мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до
ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все отдельные моменты земной
жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы имеем
в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают
в себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь с необходимыми и небольшими изменениями.
И он не
в силах взять
жизни, он стынет и живьем замерзает
в ней, как дантовский грешник
в ледяном кругу
ада.
— Я думаю о том, какое ты злое, надменное, тупое и отвратительное животное! Я думаю о том,
в каких источниках
жизни или недрах самого
ада я мог бы найти для тебя достойное наказание. Да, я пришел на эту землю, чтобы поиграть и посмеяться. Да, я сам был готов на всякое зло, сам лгал и притворялся, но ты, волосатый червяк, забрался
в самое мое сердце и укусил меня. Ты воспользовался тем, что у меня человеческое сердце, и укусил меня, волосатый червяк. Как ты смел обмануть меня? Я накажу тебя.
Не страх наказания и
ада, а бескорыстная и отрешенная любовь к Богу и божественному
в жизни, к правде и совершенству, к положительной ценности должна быть признана положительным нравственным мотивом.
Ад и есть перенесение на веки веков нашей посюсторонней
жизни в жизнь вечную.
Ад объективированный, как особая сфера вечной
жизни, совершенно нетерпим, немыслим и просто несоединим с верой
в Бога.
И потусторонняя вечная
жизнь,
в которой не будет разделения на рай и
ад, на царство добрых и на царство злых, сохраняет заботу и тяготу, не дает покоя, совершенной цельности, совершенной радости.
Дуалистическое решение целиком находится
в пределах различения добра и зла, порожденного грехопадением, и проецирует его
в вечную
жизнь, как
ад и рай.
Рай и
ад есть духовная
жизнь человека, и они раскрываются
в глубине духа.
Все, что делает человек из страха
ада, а не из любви к Богу и к совершенной
жизни, лишено всякого религиозного значения, хотя
в прошлом этот мотив был наиболее использован для религиозной
жизни.
Рай невозможен для меня, если близкие мои, родные мне или даже просто люди, с которыми мне приходилось быть вместе
в жизни, будут
в аду, если
в аду будут Бёме, как «еретик», Ницше, как «антихрист», Гёте, как «язычник», и грешный Пушкин.
Я сам для себя могу создавать себе
ад и, увы, слишком много
в жизни делаю, чтобы создавать его.
Страх
ада, которым пытаются подогреть религиозную
жизнь, есть частичное переживание самого
ада, есть вхождение
в мгновение,
в котором раскрывается
ад.
«Злые» оттесняются
в ад, они оттесняются
в ад еще
в этой
жизни,
в этом времени.
Ад есть отрицание вечности, невозможность войти
в вечную
жизнь и приобщиться к вечности.
Когда это добро проецируется
в вечную
жизнь, оно создает
ад.
Ад и есть то новое, что явится
в конце мировой
жизни.
И потому те, которые ставят религиозную
жизнь в зависимость от запугиваний
адом, ставят ее
в зависимость от вхождения
в ад, толкают душу
в ад.
Человек вспоминает о рае
в прошлом,
в генезисе мировой
жизни, он мечтает о рае
в будущем,
в конце вещей, и вместе с тем с ужасом предчувствует
ад.
В это достопамятное время луч света попал и
в ад, возбудив во всех демонах
жизнь и надежду, и разбойник Кандата громко закричал: «О Будда блаженный, сжалься надо мной!
Жизнь Александры Михайловны и Зины обратилась
в беспросветный
ад. Они не знали, как стать, как сесть, чтоб не рассердить Андрея Ивановича. Александра Михайловна постоянно была
в синяках, Андрей Иванович бил ее всем, что попадалось под руку;
в самом ее невинном замечании он видел замаскированный упрек себе, что он не может их содержать. Мысль об этом заставляла Андрея Ивановича страдать безмерно. Но у него еще была одна надежда, и он держался за нее, как утопающий за обломок доски.
Лучшие годы
жизни протекли, как
в аду, надежды на счастье разбиты и осмеяны, здоровья нет,
в комнатах его пошлая кокоточная обстановка, а из десяти тысяч, которые он зарабатывает ежегодно, он никак не соберется послать своей матери-попадье хотя бы десять рублей и уже должен по векселям тысяч пятнадцать.